Свобода уйти, свобода остаться - Страница 14

— И по какому поводу нахохлились, почтенные? — Улыбаюсь во весь рот, довольный, как кошак, дорвавшийся до крынки с только что снятыми сливками.

Впрочем, мой вопрос адресован лишь тому, кто обязан на него отвечать. Поэтому женщина кривится, не стараясь спрятать презрительную гримасу от моего взгляда, и делает шаг назад и в сторону, за спину великана, ухитряясь при этом слегка задеть его бедро своим, на миг показавшимся из складок плаща. Остаётся ли игривый манёвр незамеченным или нет, неважно: и я, и русоволосый Баллиг, которого Кириан удостоила своей страсти, прекрасно знаем, что к чему. Но в этот самый момент любовные игры отошли на второй план, предоставляя право вершиться делам иным.

— Вы по-прежнему не желаете взрослеть, светлый dan, — спокойно, но с большой долей сожаления сообщает мне «панцирь» отряда моей личной охраны.

— Есть ли в мире что-либо, более ценное, чем постоянство? — Глубокомысленно замечаю я. — Недаром верность женщины разбивается вдребезги о привычку мужчины.

Камень брошен неизвестно в чей огород, но чернокосая Кириан принимает его на свою... м-м-м-м, грудь. И когда она успела так округлиться? Ещё год назад... А, не до девичьих тайн мне сегодня. Успеется выпытать.

Баллиг печально улыбается уголками губ:

— Вы, несомненно, правы, светлый dan, но из года в год совершать одни и те же ошибки — свидетельство не постоянства, а заблудившегося в упрямстве разума.

Фыркаю. На сей раз удар предназначен одному мне и без труда проходит все защиты, который я мог бы поставить на его пути. Обозвали дураком. И кто, спрашивается? Страж, которому дозволено лишь хранить от опасностей моё бренное тело. Но сердиться не стану. На этого добродушного медведя вообще невозможно сердиться. Наверное, именно своим мягким нравом (в свободное от службы время, разумеется) он и разжёг в сердце бывшей воровки нежную страсть. После того, как основательно погонял по плацу и установил её пригодность для занятия почётного, но обременительного заботами места «правой клешни» при моей скромной особе. Наверное. Подробностей я никогда не пытался узнавать — ни своими методами, ни копанием в досье, пылящемся в кабинете у Вига. Зачем? Если смуглянка не вызывает у меня тёплых чувств (а должна бы: по меньшей мере, десяток офицеров в порту пытается за ней увиваться), буду держать своё неудовольствие при себе, потому что не хочу доставлять неприятности Баллигу.

Сколько лет он уже со мной? Девять? Нет, почти десять: с того самого дня, как случилось моё окончательное переселение в город. И за всё это время я ни разу не слышал от своего телохранителя ни грубого слова (хотя нарывался, неоднократно и с упорством, достойным лучшего применения), ни ощутил тяжести его руки (хотя заслуживал порки, самое малое, дважды в месяц). Как у совершенно обычного человека могло выработаться почти божественное терпение? Уму непостижимо. А впрочем, самым худшим наказанием для меня был и остаётся его взгляд, такой, как сейчас: чуть укоризненный, чуть сожалеющий и удивительно тёплый. Если бы я не видел великана в действии, ни за что не поверил бы, что он способен убивать. А он способен. И ещё как! «Клешням» до него далеко. Кириан — потому что она и занимаясь воровским ремеслом никогда не пятнала руки кровью. Хонку — «левой клешне» потому, что он считает доведение поединка до смерти противника ниже своего достоинства. Имеет на это право, кстати: некогда считался одним из лучших мечей в Горькой Земле. А потом соотечественники за какие-то провинности его прогнали, и бывший лэрр оказался в Антрее, быстро прибившись к нашей маленькой, но очень горячей компании.

— В чём же заключается моя сегодняшняя ошибка?

Подначиваю Баллига на беспредметный спор. Просто из вредности. Но великан всё так же спокойно и мягко начинает объяснять:

— Вы знаете не хуже здесь присутствующих, светлый dan, что ваша жизнь стоит больше, чем все обитатели этого дома, вместе взятые.

— Вот как?

Суживаю глаза. Конечно, при дневном свете моя гримаса смотрелась бы куда как грознее, но недостающие краски я добавляю шипением в голосе:

— А по мне, жизнь любого человека, даже кого-то из этих несчастных, равна по цене моей. Для него самого. И для меня.

— Как вам будет угодно, — русая голова совершает лёгкое движение, могущее при изрядной наивности наблюдателя, сойти за поклон.

— Я говорю совершенно серьёзно, Баллиг. Ты можешь не соглашаться с моим мнением, но оно от этого не изменится.

— Я знаю, светлый dan, — ещё один кивок.

— Так что, не куксись! Ничего же не случилось, верно?

— Потому что мы были рядом, — добавляет великан.

— ТЫ был рядом, — поправляю, ехидно косясь на Кириан. — Спорим, ни один из них не полез бы за мной в огонь?

Теперь Баллиг качает головой:

— Сегодня вечер ошибок, светлый dan.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Есть разум. Есть чувства. И есть долг, который сильнее и первого, и вторых. Любой из нас отдаст свою жизнь, если понадобится выкупить у Серой Госпожи вашу.

Великан говорит так торжественно и проникновенно, что хочется всплакнуть. Непосвящённым зрителям.

Отдаст, как же! В памяти ещё свежо воспоминание о том, как вся троица с интересом таращилась на меня, упавшего с причала (ну, поскользнулся на мокрых после дождя сходнях, бывает), в ожидании: выплывет — не выплывет. Кириан и Хонк даже ставки делали, на каком гребке я уйду под воду с головой. Баллиг в этой азартной игре не участвовал, но и спасать тонущего не торопился. Честно говоря, напугался я тогда изрядно, и морской воды нахлебался по самое «не могу» прежде, чем меня всё-таки вытащили. Но с тех пор на службе застёжки плаща и перевязи постоянно держу полурасстегнутыми, чтобы в схожем случае успеть избавиться хотя бы от груза стали и бестолкового вороха ткани, норовящего спеленать руки и ноги.